Общество не бывает обременительным, время от времени любил повторять Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, обременительным бывает нахождение в нем.
Боклер — пышный Боклер, великолепный Боклер! — как отражение Туссента, этого марионеточного княжества кривых зеркал, на первый взгляд местом казался совершенно утопическим, прямо-таки кульминацией и даже результирующей многовековой эволюции способов государственной выразительности — от примитивной деспотии до прогрессивной демократии, а также прочих смежных и конкурирующих систем. Иными словами, мысленно улыбнулся Регис, Боклер казался местом, в котором не только так радостно пропустить за ужином по паре бокалов Эст-Эст, но местом, в котором хочется помереть от старости, а до того — долго и счастливо жить. Порыв совершенно естественный, вертя в пальцах куриную косточку заключил Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, философ и эстет. Население Боклера, равно как население Туссента, понятие о жизни за пределами родного княжества имело весьма скудное. Или хуже того — не имело совсем, полагая войну мало удачной пародией на состязания рыцарей, бедность — дефицитом изюма в булочке, чуму — женщиной, склонной к супружеской неверности, и, в довершение всего, «нужда» боклерскими аборигенами интерпретировалась не иначе как недопустимость ходить по маленькому за богато инкрустированный серебром и золотом фамильный гобелен. Таким образом, приближался к выводу Эмиель Регис, философ и эстет, с любой точки зрения на существо здравомыслящее Боклер рано или поздно нагонял, потому что не мог не нагнать тоску.
По кухне бродила курочка. Рыжая в черную крапинку. Регис ждал. Ведьмака Геральта. Геральта, который, надо думать, погряз в ленивой размеренности боклерского быта не менее, а, пожалуй, и более, чем он сам.
— Кххххх! — зашипел вампир. Рыжая курочка в черную крапинку даже не подняла глаз.
Регис скучал. И если по первости некий ажиотаж вызывали горячие свидания с суккубой, то с некоторых пор их встречи носили все более декадентский характер, вырождаясь до банальных диспутов о преимуществах или наоборот недостатках концепции торжества духовных исканий над низменной жаждой телесных благ. Но поскольку оба прекрасно понимали: ярчее других вера горит в глазах нищего, а жажда воздержания прямо пропорциональна экстенсивности эпидемии сифилиса в применительных к дискуссии местах, удовольствие от встреч вскоре перестали получать оба. Не спасал даже секс.
Регис вздохнул. За время пребывания в Боклере, он уже мог точно, в хронологической последовательности рассказать, кто с кем в Боклере спал, кто с кем не спал, кто с кем спать хотел, а также кто с кем спать не хотел, но в порядке эксперимента переспать планировал. И это удручало особенно. То ли потому, что информация была никуда не годная, то ли потому, что для годного применения такой информации Регис был чересчур умен, чересчур опытен и как-то чрезвычайно стар.
Единственным развлечением, не утратившим пока новизны чувств, вынужденно констатировал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, было попугивание камергера ле Гоффа, обожавшего тискать кухарку в полуночный час.
— Ах! Это вы, граф? — краснел камергер ле Гофф, замечая, как от мрачного угла отделяется еще более мрачной тенью вампир.
— Ох! — манерно отмахивался Регис. — Не обращайте внимания, я здесь всего на минуту. Возжаждалось, видите ли, посреди ночи экспроприировать из кадки один из этих ваших огурцов. А какой невероятной сочностью, скажу я вам, обладает каждый здешний помидор... ну, думаю, вы и так знаете. Без лишних слов fantastisch schön!
Однако и это развлечение рано или поздно наскучит. Потому что наскучить должно.
Пеструшка гуляла по кухне. Регис ждал.
Ждал ведьмака Геральта. Который, как оказывается, подрядился исполнить очередной, надо полагать, «сверхопасный» заказ.

— Очередной заказ? — без всяких прелюдий начал Регис, ковыряя в зубах остро обглоданной куриной косточкой. — Нет, опровергать или подтверждать слухи без надобности. О том, что ты взялся за работу мне прекрасно известно. Я пригласил тебя не за этим. Я пригласил тебя потому, что я иду с тобой. Да, Геральт, я иду с тобой, — отложив кость в сторону, сверкнул глазами Регис. — Конечно, я не мастер меча, ни солдатствовать, ни наемничать не обучен, но, видишь ли, в чем беда... Я засиделся, Геральт, засиделся отчаянно и категорически... в компании кур и цыплят, а это весьма и весьма дурной симптом, потому как не долог век переключить внимание на овец и коз. Завести ферму... Что мне не совсем свойственно, в конце концов... — широко осклабился Регис, — я — граф! Хорошо-хорошо, меньше казуистики, больше дела. Так вот, Геральт, рано или поздно каждому из нас до зарезу потребно размять косточки. Ибо косточки, которые не разминают, имеют свойство баррикадировать геморроидальными бляшками все еще алчный до подвигов, но уже не способный на подвиги зад. Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу сказать...
Должен, надеялся Регис, прямо обязан понять.

Отредактировано Emiel Regis (01.07.2016 16:23:26)

На мгновение Регис потерял дар речи.
Как всякая сложная форма жизни, он был абсолютно беззащитен перед краткостью, вразумительностью, точностью формулировок и, если на то пошло, перед широчайшим спектром матюжных и около матюжных идиом.
— Если ты позабыл, Геральт, — наконец пришел в себя Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, поднимаясь из-за стола и ненароком задевая мыском сапога пеструшку, от чего та обиженно заквохтала. — Я полезен всегда. Не делом, так советом, — хмыкнул вампир.
— Должен сказать, — продолжил Регис, не отставая от ведьмака. Коридоры замка в этот час были пусты. Всепобеждающей праздности придавались даже крысы.
— Я удивлен. Приятно удивлен отрезвляющей свежестью твоей мысли. Я, честно признаюсь, уже начал было подозревать за тобой стремительно прогрессирующую тягу к оседлости. Замечу: свойственную тебе, друг мой, не в большей степени, чем мне — любовь к овцеводству или, предположим, собственноручно выдоенному козьему молоку. Я ошибался, Геральт. Прошу простить, — добавил вампир, в общем-то на ответ сильно не рассчитывая.
О нежной, с позволенья сказать, дружбе ведьмака и чародейки при боклерском дворе знал решительно каждый. И кабы не родственная связь между обозначенной чародейкой и ее светлостью Анной Генриеттой, эта дружба наверняка бы легла в основу парочки-другой памфлетов самого что ни есть похабного содержания, а потому прямо-таки обреченных на широкую декламацию и общемировую славу, как следствие. Регис задумался. Нет, ничего противоестественного в связи ведьмака и чародейки он не видел, противоестественным было то, с каким упорством Геральт закрывал глаза на очевидное — на ту ненависть, каковой за редкими исключениями оборачивается любовь нелюбимой и рано или поздно отвергнутой женщины. Но молчал. Молчал самозабвенно, потому что сердечные дела Геральта касались исключительно и только Геральта.
Впрочем, мысленно оборвал себя Регис, не такие, которые могли напрямую повлиять на скорость достижения цели их в высшей мере удивительного путешествия.
— Ты совершенно прав, Геральт, — по традиции издалека начал Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Растрястись надо нам всем, потому что жизнь суть движение. Правда, не всякое движение полезно, потому как не каждое — осознанно. Есть движения, так сказать, продиктованные необходимостью реализации определенных биологических потребностей — к ним относятся охота, собирательство, бурные любови со случайными женщиными... И есть движения взвешенные, продуманные, целенаправленные... В общем, друг мой Геральт, к чему я веду? К тому, что если нарезать круги вокруг цели, дальше она, конечно, не становится; но вот незадача — ближе она не становится тоже. Я рад, безмерно рад, что ты это понимаешь.
В конюшне было чисто. Пахло фуражом и свежим сеном.
— На Драакуле? — выгнул брови Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. — Нет, что ты. Он — единственный из нашей сенсационной ганзы, кому отдых действительно на пользу. Я возьму одну из лошадок милсдаря ле Гоффа. Думаю, он не обидится.

Падал мелкий, колючий снежок. На горизонте уже виднелись темные очертания виноградника Перле де Росс-де-Саррамеда, когда на дороге показалась троица всадников.
Регис поднялся в стременах.
— Надо думать, это твой эскорт? — поинтересовался вампир. — Знаешь, Геральт, я многое повидал в жизни, но... шутка ли! понятия не имею, чем представляется изнутри ведьмачья профессия.
Снег падал. Небо чернело, хмурилось.